Фильм «Солнечный удар» — по Бунину, об «окаянных днях» нашей истории, — ждали с нетерпением. О чем эта картина? О том, к каким трагическим последствиям приводит отсутствие народного единства и согласия. Об этом и мы сегодня говорим с режиссером Никитой Михалковым.
Никита Сергеевич, все вроде бы знают, что день Великой Октябрьской социалистической революции давно отменен, — но вспоминают первым делом про 7 ноября. Забывают новое название: День народного единства. Путаются, бывает, — какого числа? Вы-то помните, что праздник — 4 ноября?
Никита Михалков: Спросите 15-летних на улице в любой части нашей страны, почему был праздник 7 ноября, — уверяю, вам не ответят, что это было. Правда, не ответят и про 4 ноября. Но для них это не так болезненно, как для людей старшего поколения, выросших на традициях революции. Мне в этом смысле было проще уже в силу того, что я все-таки достаточно рано стал читать Ивана Шмелева, Ивана Ильина, Василия Розанова и других мыслителей и писателей русской
Вы говорите о русских писателях и мыслителях и тем не менее в вашем фильме «Солнечный удар» один из героев обвиняет во всем литературу?
Никита Михалков: Во-первых, мысль эта высказывалась многими, в том числе и уже мною упомянутым замечательным философом Василием Васильевичем Розановым. А кроме того, вы должны учитывать состояние одного из наших героев, который это говорит. Он практически стоит на краю гибели, исповедуясь своему товарищу и каясь в том, что и сам он своим нежеланием что бы то ни было исправлять косвенно принимал участие в разрушении страны.
Ваша картина снята по Бунину, сейчас вы задумываете фильм о Грибоедове. А современные писатели вам совсем не интересны?
Никита Михалков: Почему же, вот Захар Прилепин замечательный писатель. Сергей Шаргунов, на мой взгляд, и мыслитель серьезный, и личность интересная. Кстати, обратите внимание, насколько тот же Прилепин прекрасно знает русскую литературу, как он внимателен ко всему тому, что помогает через художественные образы и личности самих писателей ощутить всю глубину русского мира, его, порою, парадоксальность и в то же время абсолютную уникальность.
Я понимаю, что рискую навлечь на себя гнев и иронию, но могу сказать, что мне абсолютно достаточно русской живописи, русской литературы и русской музыки для того, чтобы полноценно жить на свете. Абсолютно. В них есть все, что необходимо для понимания человеческой природы вообще.
Это не значит, что ты не должен знать Тициана, Эль Греко, Веласкеса, Дюрера, гениального Босха, Бетховена, Моцарта или Гюго, Шекспира или Кортасара. Но своим я себя чувствую только среди тех, с кем я могу в прямом и переносном смысле говорить на своем языке.
смотрите также
Николай Случевский: Россия могла бы завалить европейский рынок свежей сельхозпродукцией. Фото: Михеев Сергей Правнук Столыпина: Россия может прокормить 1,5 миллиарда человек
Мне, безусловно, интересна зарубежная культура, но глубинно и по-настоящему меня более всего волнует то, что возникло здесь, где я родился и живу. А больше мне жить нигде не хочется.
Но некоторым как раз очень даже хочется! Вот писатель Акунин, скажем, рассказал всем, что в России все как в дурмане, и пока народ не протрезвеет — писатель лучше поживет в своем французском поместье. Вы как-то перефразировали Столыпина: «Великие потрясения нужны тем, кому есть куда уехать. А великая Россия нужна тем, кто хочет здесь жить». Так ведь не одному Акунину сейчас есть куда уехать — и они все ведь часто ставят себя на одну ступень с теми, кто бежал из России после революции.
Никита Михалков: Людям, которые уезжали тогда, грозила смерть. Их гнали, это был исход величайших русских умов и талантов России. И если бы не их знаменитые на весь мир имена, их бы просто истребили. Поэтому предпочли отправить из России на «философском пароходе». Сравнивать тех, кто вынужден был уехать после революции, с теми, кто радостно уезжает сегодня, — просто невозможно. Бунин не хотел уезжать, Шмелев не хотел уезжать. Это, мне кажется, вообще
Возвращаясь к Столыпину, — в советские времена по его рецептам фактически построили народное хозяйство — сделали то, чего ему не дали сделать в царское время. Вот вы же сами говорили однажды: «Большевики использовали все, что было присуще национальному характеру, кроме Бога, которого заменили на вождя, из-за чего все в итоге и лопнуло.
А все остальное… да ты почитай Кодекс строителя коммунизма: не убей, не укради — ну все, кроме Бога. И те же самые колхозы идут от соборности. И такое почитание к первому человеку, к генеральному секретарю, к папе! Монархический менталитет это все». То есть, если бы хватило руководству страны мозгов и вернули бы Бога — СССР мог бы вполне сохраниться и органично существовать?
Никита Михалков: Я не берусь анализировать это с исторической точки зрения. Все, что я говорю — я говорю с точки зрения эмоциональной, как я это представляю себе в большей степени интуитивно как художник, а не как специалист по истории СССР и истории России.
Мне кажется, что новая экономическая политика, введенная Лениным, — это была попытка, оказавшись в тяжелейшей экономической ситуации разрухи, после горячечных перегибов с отъемом частной собственности, со сжиганием усадеб, разграблением заводов, фабрик, магазинов и т.д., попытка вернуть в какое-то более или менее привычное для общества русло частной собственности, даже если не на средства производства, то, по крайней мере, на бытовом уровне. И это была вынужденная мера, которая в принципе могла бы стать началом превращения революции в эволюцию.
Смерть Ленина, отмена НЭПа, мощнейшая индустриализация, используя, с одной стороны, невероятный энтузиазм, с другой стороны — страх, подымали народное хозяйство и создавали иллюзию единства и благополучия. Но энтузиазм, как известно, продукт скоропортящийся, ему необходима постоянная подпитка и обоснование.
Вторая мировая, а для нас — Великая Отечественная война, в каком-то смысле и была той самой подпиткой, как ни странно это звучит. За счет того самого энтузиазма и за счет того подъема индустриализации, несмотря на невероятные потери, страна смогла не только устоять, но и разгромить самую мощную военную машину, которая была в то время в мире — военную машину вермахта.
В это же самое время происходят события, которые косвенно подтверждают осторожную коррекцию направления развития общества — возвращается патриаршество, открываются храмы, возвращается привычная для русской дореволюционной армии военная форма, учреждаются ордена Кутузова, Нахимова, Суворова и так далее и так далее, орден Славы, по статусу почти полностью совпадающий со статусом Георгиевского креста трех степеней — и другие аксессуары, которые, так или иначе, носили знаки восстановления имперского характера страны.
Если бы все это продолжало развиваться также поступательно, спокойно, вдохновенно после Великой победы, когда огромное количество еще молодых людей, уже вкусивших лавры победителей, были готовы продолжать одерживать эти победы — все это давало надежды на второе возрождение и, наверное, именно этого возрождения испугался западный мир, как это было во времена Столыпина…
Да, вот это очень любопытно.
Никита Михалков: …Потому что на той волне, которая возникла в самом конце войны, на той победной триумфальной волне, СССР практически получал огромный гандикап по отношению ко остальному миру. Мало того, есть основания полагать, что открытие Второго фронта нашими союзниками с таким опозданием — результат тех страхов, которые внушала стремительная победная поступь Советской армии. Второй фронт возник, когда союзники стали понимать, за кем будет победа.
Сейчас, рассматривая те события, через призму происходящего в мире сегодня, иногда кажется, что открытие Второго фронта — было не против немцев, а против СССР. Потому что если бы этот фронт не был бы открыт, а победа все равно была бы за нами, то уже остановить Советскую армию было бы намного сложнее. Я не умаляю достоинств и героизма наших союзников, но дальнейший ход истории показывает нам, к чему это в результате привело — к доктрине Аллена Даллеса, «холодной войне», именно поэтому возникла Берлинская стена, блок НАТО, Европа разделилась на Восточную и Западную и многое другое.
Через какое-то время по окончании войны мир ютился между двумя сверхмощными полюсами — США и СССР. Но в нашей стране после смерти Сталина не было нового Столыпина, который мощной рукой и ясной политической волей повел бы за собой народ по пути, проложенному победой. Какое-то время страна еще «аукалась» войной и консолидировалась памятью о ней. Но время стирало эту память, герои уходили, а судьба страны оказывалась все время в руках неталантливых полуграмотных популистов. Надежды, возлагаемые на Андропова с Косыгиным, разрушились после скорой смерти первого. Поэтому мне думается, что трагическая цепь «периода убывающего плодородия», последовавшая после Великой победы, привела к тому, что при всей внешней мощи страны, внутреннее состояние общества все меньше соответствовало этой мощи. Только этим я могу объяснить, что в течение трех дней рухнуло все, что казалось настолько незыблемым и вечным — только потому, что вынули стержень страха.
Сравнивать тех, кто вынужден был уехать после революции с теми, кто радостно уезжает сегодня — просто невозможно
Удержаться такое общество может только тогда, когда кроме страха еще есть нечто такое, что его может вдохновлять и развивать — это может быть вера, это может быть национальная идея, принятая народом и абсолютно неукоснительно естественным путем выполняемая им, это может быть, в конце концов, общий враг, каким была фашистская Германия для нашей страны. Но общая ложь, формальность и заскорузлость самого строя, беспомощность руководства, создавали инертность существования народа, и это все постепенно привело к тому, что в течение трех дней произошло то, о чем я уже говорил раньше. В связи с этим вспоминаются слова Грибоедова, сказанные им про декабристов — «колебание умов ни в чем нетвердых». Поэтому нельзя сказать, что только потому, что отменили Бога развалилась страна — не только поэтому, но и поэтому тоже.
Как-то вы сказали, что расцвет России, по-вашему, пришелся на эпоху царствования Александра Третьего, который сказал своему наследнику Николаю: «Запомни, Ники: у России друзей нет, кроме русской армии и русского флота». Что, действительно нет друзей? Ведь есть же — но всегда ли мы дорожим этими друзьями? Вот эта досадная, ужасная и обидная трагедия с главой французской компании Total. Носили бы на руках человека — а он погиб из-за кого-то — то ли пьяного шофера, то ли глупого диспетчера, то ли кого-то еще. Обидно — это друг нашей страны…
Никита Михалков: Я действительно считаю эпоху Александра III одной из самых жизнедеятельных и мощных эпох для развития страны. По крайней мере, это было то время, когда Россия меньше всего воевала, что уже позволяет считать, что это время проходило в созидательном развитии, а не в разрушении. Что касается этой фразы Александра III, то она не то что актуальна была тогда, она актуальна всегда. И дело не в том, что Россия плохая, а все остальные хорошие, или наоборот. Она просто другая. Русская цивилизация — это отдельная цивилизация, именно поэтому она должна быть очень мощной. Именно поэтому она должна быть очень защищенной.
То, что иностранцы называют «таинственной русской душой», в их устах, как правило, звучит с оттенком отношения к тому, кто совершает дикие непонятные для европейца поступки.
Понимание России, понимание русского характера, понимание русской цивилизации — это вещь тонкая, и чтобы ощутить их, нужно потратить время. Как, например, нужно потратить время для того, чтобы проникнуться красотой пейзажей Левитана или истинно погрузиться в лирику Пушкина. Это замечательный образ, сформулированный одним из историков — «Беспорывный русский пейзаж». Это не горы, не океан, не водопады, не все то, что может сразу поразить воображение человека. Но именно в беспорывности русского пейзажа кроется русская созерцательность, породившая все, что называется русской культурой — язык, музыку, живопись, поэзию, литературу, философию. Но не всем хочется тратить время для постижения этого.
Клиповый монтаж жизни современной цивилизации не вписывается в эту «беспорывность». Намного проще попытаться подогнать русский характер, русский менталитет, русский мир под общепринятый, так сказать, интеллектуальный «Макдоналдс», привычный для всех. Мир хочет, чтобы мы были ПОНЯТНЫМИ, а мы хотим быть ПОНЯТЫМИ.
Я понимаю, что рискую навлечь на себя гнев и иронию, но могу сказать, что мне абсолютно достаточно русской живописи, русской литературы и русской музыки для того, чтобы полноценно жить на свете. Абсолютно
При всей близости этих глаголов — это совершенно противоположные вещи. Потому что стать понятным — это значит принять все правила и законы, по которым живет совершенно другой и не всегда близкий нам мир. А быть понятым — это значит попытаться внимательно присмотреться к нам и понять, почему мы такие, отчего мы такие, и каким образом нам можно всем вместе сосуществовать, уважая друг друга, а не пытаясь переломить через колено то, что называется генетический код нации.
Поэтому я считаю абсолютно недопустимым сравнивать то, о чем мы говорим, с ужасающей катастрофой, произошедшей во Внуково. Другой разговор, что, к сожалению, это результаты системных изъянов в нашей жизни. Есть абсолютно общие правила, которых должны придерживаться все — если это касается технологии, если это касается общепринятых норм системного подхода к безопасности, — это должно быть обязательным для всех. И в данном случае мы сталкиваемся с худшими сторонами и особенностями русского характера — это русское «авось», которое много раз спасало русского человека, но и также много раз губило его. Об этом остается только сожалеть.
«Солнечный удар» называют фильмом-предостережением, рецептом — как избежать повторения трагических ошибок в будущем. У вас есть рецепт — как прийти к согласию в обществе?
Никита Михалков: Мне кажется, надо научиться учиться у самих себя. У меня нет ответов на вопросы, но мне кажется, что правильно и вовремя поставленный вопрос — это уже первый шаг к ответу. В нашей картине тоже нет ответа. Но если соединить все видимые и почти невидимые детали в поступках наших героев, можно попытаться найти путь к этому ответу. Я не хотел бы расшифровывать это словами. Мне бы хотелось, чтобы эмоция, возникающая у зрителя, заставляла его самого, анализируя то, что он увидел, ощутить смысл того, о чем мы хотели сказать.
4 ноября на телеканале Россия 1 был показан ваш «Солнечный удар», и в то же время картина продолжает идти в кинотеатрах. С точки зрения коммерческой логики — это нонсенс. К чему такая спешка?
Никита Михалков: Это подарок.
ВГТРК обратилась к нам с просьбой именно 4 ноября — в праздник — День народного единства и согласия — показать картину по телеканалу Россия 1. И мы увидели в этом свою логику. Потому что по большому счету с точки зрения основного смысла наша картина о том, к каким трагическим последствиям приводит отсутствие этого народного единства и согласия.
Нам бы очень хотелось, чтобы как можно больше людей посмотрели нашу картину. Но рассчитывать только на показ в кинотеатрах, к сожалению, очень затруднительно, потому что огромная часть населения нашей страны в малых городах и сельских поселениях лишена возможности посмотреть фильм на хорошем экране с прекрасным звуком. Нет, к сожалению, во многих городах кинотеатров с соответствующим оборудованием.
Но самое главное, за что мы очень благодарны киносетям, что несмотря на то, что фильм будет показан по телевидению, он еще некоторое время будет демонстрироваться в кинотеатрах, что позволит тем, у кого есть такая возможность, увидеть это произведение в его полноценном художественном исполнении — на большом экране.
Источник: rg.ru
