Мне так и не посчастливилось найти ни одного жителя Волновахи, желающего дать интервью. Паранойя в Волновахе носит характер эпидемии. Даже таксисты на вокзале стараются общаться между собой вполголоса – мало ли кто стоит рядом и услышит разговор?
Райцентр Волноваха на трассе, соединяющей Донецк и Мариуполь – почти посредине между двумя населёнными пунктами. Сама Волноваха контролируется правительственными войсками, хотя во время августовского наступления повстанцев неоднократно появлялась информация о взятии Волновахи войсками ДНР. В том, что Волноваха плотно контролируется правительственными войсками, я убедилась лично, побывав в населённом пункте.
На Донбассе лежит густой снег. Впрочем, междугородные (а точнее – почти что уже международные) автобусы из Донецка в Волноваху ходят почти исправно. Дорога занимает примерно час – и вот я стою на автовокзале Волновахи. Сразу обращаю внимание на разницу с Донецком: если там люди охотно общаются с прессой (хотя и очень не любят журналистов из столицы, которые «все врут»), то здесь от камеры шарахаются, как от огня.
«Вы что?!Я беззащитный человек… Хотите, чтобы меня посадили в машину и увезли навсегда?» – пугается 60-летняя женщина. Ко мне подходит мужчина лет сорока, который вполголоса поясняет: «У нас тут 37-й год: доносы и аресты, аресты и доносы. Сосед на соседа пишет… До сих пор отлавливают тех, кто принимал участие в организации референдума».
Собственно говоря, мне так и не посчастливилось найти ни одного жителя Волновахи, желающего дать интервью. Паранойя в Волновахе носит характер эпидемии. Даже таксисты на вокзале стараются общаться между собой вполголоса – мало ли кто стоит рядом и услышит разговор? Насколько оправданы опасения мирных жителей, и правда ли в Волновахе «37-й год», я лично сказать не могу. Но атмосфера в городке угнетающая.
В целом, проблемы у «украинской» Волновахи очень схожи с теми, которые испытывает «сепаратистский» Донецк. Банки и банкоматы тут, правда, работают, но наличность в большом дефиците. Если куда-то завозят деньги – моментально выстраиваются огромные очереди. Ещё одна причина для беспокойства – электричество: его Волноваха получает с территории ДНР. С 1 декабря в непризнанной республике переходят на оплату коммунальных услуг в «независимую» казну, и жители Волновахи опасаются, что свет им попросту отключат.
Вообще снимать в Волновахе крайне трудно: повсюду военные, а на любой кадр с их участием требуется особое разрешение. Впрочем, для меня военные ничуть не менее интересны, чем местные жители.
Военный джип с номерным знаком «Украина» в сопровождении символа сдвоенной молнии никаких хороших ассоциаций не вызывает. На двери автомобиля надпись «Черкассы». Вышедшего из автомобиля военного я сразу опознаю как кадрового: они всегда выбриты, подтянуты, так что нередко выглядят моложе многих добровольцев и мобилизованных, которые годятся им в сыновья. Подхожу, попытаюсь завязать разговор. Военный идёт на контакт сложно, снимать не разрешает. Говорит не спеша, скупо цедит слова: видно, что взвешивает каждое слово – сказать или не стоит? Много курит, прикуривая одну сигарету от другой.
Чутьё не подвело: профессиональный военный, восемь лет как в запасе. Как и следовало думать, из Черкасс. Призвали ещё весной, сказали, что на 45 дней. С мая – на фронте. Как и все украинские военные, с которыми доводилось беседовать, очень тепло отзывается от волонтёрах: снабжение войск, по его словам, держится в первую очередь на них. Мой собеседник очень резко отзывается об украинском правительстве: «Война закончится – о нас никто и не вспомнит. Мы нужны только маме, жене и детям».
Спрашиваю про отношение местных жителей. После секундного колебания, следует ответ: «Если честно, в большинстве… плохо».
В ходе беседы случайно проговариваюсь, что работаю и по ту сторону линии фронта. Реакция – на удивление спокойная, даже некоторое оживление. «Ну что там те? Устали воевать, как и мы?», – интересуется офицер. Отвечаю честно: «Конечно, устали, но сдаваться не собираются, судя по их словам». В ответ – глубокий вздох. «Они хоронят своих, мы – своих. Всё замешалось на крови. Надо останавливать эту войну. Договариваться надо… Эта война не нужна никому, кроме тех, кто её заварил».
В разговор вступает вёрткий старичок лет 70 в чёрной кепке, который уже какое-то время крутился вокруг нас и с явным интересом прислушивался к разговору. «Их надо учить через желудок. Надо сделать так, чтобы в Донецке все передохли от голода», – уверенным голосом заявляет он. «Там старики, женщины, дети….пусть все передохнут?» – интересуюсь я. «Все! Кричали Путин? Пусть передохнут!» – по мере разговора голос мужчины становится всё более истеричным. Замечаю странность: говорит вроде бы со мной, а смотрит на офицера. Неужели всё это – показное, и человек просто выслуживается перед военным? Если и так, то поддержки он не дождался: мой собеседник молча курил, глядя куда-то мимо нас. Покричав какое-то время, старичок уходит. «И такие люди тоже есть», – коротко комментирует инцидент офицер, прикуривая очередную сигарету.
К перрону подходит мой поезд. Прощаюсь: «Удачи, мира всем!». «Согласен», – впервые за весь разговор улыбается военный.
Война безжалостно обнажает настоящее положение вещей, показывает нам их – и нас самих – во всей красе. Можно помогать соседям переживать трудные времена, а можно писать на них доносы. Можно быть гражданским, говорящим страшные вещи, приумножающие ненависть, а можно держать в руках автомат, но желать прекращения войны. Отмечу что, по моим личным наблюдениям, как раз среди военных-то преобладают сторонники мира. Осталось подождать, когда устанут зарабатывать на войне те, кто её развязал. Думаю ,это будет нескоро. Мира всем. Даже мерзкому деду в чёрной кепке.
Ирина Лашкевич
Источник: timer.od.ua
