Однажды в Баварии, на самом юге Германии, я обратил внимание на любопытную особенность. Там ряд лесных дорог ведет в Австрию. Границ никаких давно уже нет, и путешественник может свободно ходить из страны в страну, следуя указателям, расставленным повсеместно. Однако на стрелках не пишут, что данная тропа выведет вас в Австрию. Про соседнее государство немцы вообще не упоминают. Вместо этого отмечают, что путь ведет в Тироль, то есть указывают конкретный регион.
Австрийцы на условной границе сохраняют надписи, информирующие о том, что ты ныне находишься в республике «Österreich», а баварцы про свою Германию «забывают». Когда идешь в нее через лес со стороны Австрии, можешь вообще не заметить момента пересечения границы.
В сувенирных лавках – символика Баварии и Тироля. Национальной немецкой символики я там обнаружить не мог. Хотя должен признать, что в других регионах Германии (особенно в восточных землях, которые долго были оторваны от ФРГ) государственному флагу уделяется большее внимание. Тем не менее, можно констатировать, что значение региона не только в политической, но и в обыденной жизни Европы, резко повышается.
Объединяться или разъединяться?
В Германии сегодня нет сепаратизма. Наверное, потому, что она представляет собой настоящее федеративное государство с высокой степенью самостоятельности отдельных земель. Что же касается других европейских стран, то во многих из них отдельные регионы стремятся обрести независимость. Шотландия пытается покинуть Великобританию, Каталония – Испанию, Фландрия – Бельгию. Северная Италия в различных формах ставит вопрос о том, что ей не место в одних границах с южанами. Чехословакия и Югославия уже распались. Турция с трудом удерживает Курдистан. А если перенестись за океан, то там подобные проблемы можно обнаружить в Канаде — франкоязычный Квебек давно уже ищет возможность стать самостоятельным.
Региональная идентичность часто ощущается в большей степени, чем национальная. Однако из этого вовсе не следует, что Европа просто распадается на мелкие кусочки. Одновременно идет прямо противоположный процесс – европейская интеграция. Отдельные государства объединяются в наднациональное сообщество, срывают пограничные столбы, обзаводятся единой валютой. И все труднее становится сказать, чего же на самом деле хотят европейцы: объединения или размежевания.
На самом деле одно отнюдь не противоречит другому. В основе всех важных процессов, которые характерны для XXI века, лежит трансформация национального государства. Какие-то его функции уходят наверх, какие-то – вниз.
Пушки вместо Пушкина
Национальное государство возникло несколько веков назад потому, что только оно могло выполнить некоторые важные экономические функции.
Например, управление бюджетными расходами. Вплоть до ХХ века правители собирали деньги с народа фактически для осуществления одной важнейшей цели – ведения войны. Для содержания войска, закупки вооружений, строительства крепостей, замков, оборонительных линий и т.д. При этом расходы на культуру, образование, здравоохранение и социальную помощь ложились на церковь, местные власти, частных благотворителей, но только не на государство. Да и величина таких расходов была ничтожна. Военная направленность госбюджетов определяла необходимость существования большого национального государства. «Малышам» просто трудно было уцелеть среди гигантов. Иногда они теряли свою самостоятельность, иногда – входили в состав более крупных государств посредством унии.
Но во второй половине ХХ века все изменилось. С одной стороны, соседи (за небольшим исключением) уже не воюют между собой. С другой – бюджеты все больше ориентированы на социальные нужды. В итоге уже нет потребности тянуть все собранные в виде налогов деньги в столицы национальных государств. Их проще и справедливее распределять на местах. Регион, который больше заработал и смог создать лучшие условия для привлечения инвестиций, имеет право получить больше денег на социальные нужды. Если военные расходы должны были аккумулироваться в центре для формирования мощной национальной армии, то социальные расходы, напротив, не могут сосредотачиваться в столице, если мы хотим иметь по-настоящему сильное государство. Люди, не чувствующие справедливости в распределении ресурсов между регионами, просто будут «голосовать ногами», перебираясь в те страны, где национальный центр перестает быть хищником. А страна, из которой бегут лучшие работники, лучшие умы, со временем станет слабой из-за развала экономики.
Таким образом, когда некоторые европейцы говорят, что им совсем не нужно национальное государство в старом виде (в виде просвещенного вертикализма), они демонстрируют патриотизм. Только не квасной, а прагматичный. Тот, который делает сильнее регионы и, значит, страну в целом.
Второй пример – формирование национальных рынков. Создание крупных государств было в свое время необходимо для того, чтобы бизнес мог свободно торговать без уплаты бесконечного числа таможенных пошлин. Феодальная раздробленность представляла собой прекрасную кормушку для местных «авторитетов», которые в лучшем случае брали с бизнеса плату за право везти товары по своей земле. А в худшем – откровенно грабили купцов, причем те не имели возможности апеллировать к какой-то вышестоящей власти.
Крупные национальные государства, бесспорно, способствовали на первых порах развитию экономики. Однако к концу XIX века среди экономистов и политиков возобладали идеи протекционистской замкнутости, поддержки отечественного производителя. В ХХ столетии, в межвоенный период, эти идеи весьма негативно сказались на хозяйственном развитии. В итоге экономисты пришли к выводу, что крупный рынок без протекционизма, рынок, на котором могут конкурировать самые разные фирмы, – это оптимальный вариант. Евросоюз представляет такой «общий рынок», где товары, капиталы, рабочая сила и технологии могут свободно перемещаться через границы в интересах общего роста благосостояния. В известной мере и наш Евразийский союз тоже представляет собой подобное интеграционное межгосударственное образование.
Таким образом, национальное государство теряет в XXI веке еще одну свою важную функцию – охрану национального рынка. Если социальные расходы выгоднее осуществлять на региональном уровне, то «общий рынок» надо поддерживать на межгосударственном. И «безродный космополитизм» наших западных соседей, предпочитающих жить в Европе без границ, оказывается лучшим способом сделать сильнее каждое из входящих в ЕС государств.
В итоге получается, что былое национальное государство расползается на несколько уровней. Причем не из-за каких-либо врагов, коварно стремящихся его подорвать, а по совершенно объективным причинам. Потому что экономика XXI века принципиально отличается от экономики XVII или даже XIX столетия.
В Европе эти уровни оформились уже довольно четко: Евросоюз – национальные государства – регионы. Причем, как показывает, скажем, пример евроскептически настроенной Великобритании, ликвидировать средний уровень полностью в XXI веке не удастся. Для простых людей национальная общность по-прежнему многое значит. В экономическом смысле они европейцы, в социальном – баварцы, ломбардцы или каталонцы, а в культурном и политическом – по-прежнему британцы, французы, поляки.
В Северной Америке – похожая, хотя и не столь ярко выраженная картина. НАФТА – ассоциация, включающая США, Канаду и Мексику, – североамериканский «общий рынок», хотя далеко еще не союз. На уровне штатов в США традиционно существует высочайшая степень самостоятельности.
Правительство как Комбед
У нас же сегодня сложилась несколько иная ситуация. Евразийский союз отличается от Евросоюза своей структурой. Явное доминирование России (по территории, ВВП и политической мощи) снижает значение интеграции. ЕАЭС получается чем-то вроде довеска к нашей стране. Он имеет большое значение для белорусских предприятий, пользующихся свободным доступом к огромному межнациональному рынку, но для России приращение экономического пространства не может дать тех плюсов, которыми обладает благодаря интеграции любая страна Евросоюза.
На нижнем (региональном) уровне у нас тоже имеются серьезные проблемы. Россия сильно зависима от нефти и газа, а эти ресурсы распределяются в стране крайне неравномерно. Кто-то богат, кто-то беден. В итоге подавляющее большинство регионов полностью зависит от финансовой поддержки центра, где сосредотачиваются доходы от продажи энергоносителей.
Если пойти по пути, характерному для XXI века, и предоставить регионам реальную самостоятельность в финансовой сфере, Россия будет состоять из небольшого числа сказочно богатых областей — наряду с массой абсолютно нищих. Понятно, что потенциально бедные заинтересованы в том, чтобы сохранить сильный экономический центр, способный брать деньги у одних и отдавать другим. В этом смысле наше правительство представляет собой своеобразный Комбед – комитет бедноты типа тех, что создавались в российских деревнях после революции ради поддержки неимущих и экспроприации кулаков. Нищая глубинка будет цепко держать за шею нефтедобывающие регионы, дабы они не позволили себе какой-нибудь самостоятельности.
Но вот проблема: некоторые из этих регионов очень мало чем привязаны к Москве. Возьмем, например, Якутию. Республика и так достаточно богата благодаря своим алмазам, а благодаря разработкам газа на Чаяндинском месторождении ее богатства могут вырасти еще больше. Причем продавать этот газ мы намереваемся китайцам. Когда будет построен трубопровод «Сила Сибири», Якутия окажется в тесной экономической кооперации с Китаем: оттуда она станет получать львиную долю доходов, и, скорее всего, оттуда же в обмен на «газодоллары» будут поставляться продукты, необходимые для жизнеобеспечения. В общем, с экономической точки зрения Якутия, бесспорно, нужна Китаю, и Кремль сейчас сам связывает ее с Поднебесной газовыми узами. Китай тоже очень нужен Якутии, как, впрочем, и Япония с Кореей, откуда гораздо дешевле поставлять автомобили, чем с ВАЗа. А Москва в этой истории выступает в качестве сборщика налогов и неэффективного менеджера, который никак не может достроить очень нужный якутам мост.
При этом в Якутии быстро меняется этническая структура. Коренное население отличается значительно более высокой рождаемостью, чем русское. Кроме того, из некоторых регионов этой республики русские активно перебираются на «большую землю» просто потому, что для них нет той работы, которая имелась в советском прошлом. Во время командировки в Якутск я много бродил по улицам города и видел на десять-пятнадцать якутских лиц одно русское. Реальный разрыв, конечно, не столь значителен, но дело, видимо, в том, что якуты в среднем значительно моложе. Среди русских немало стариков, которые сидят дома. В общем, через пару десятилетий Якутия станет в полной мере якутской.
А ведь этот регион с его богатыми природными ресурсами очень нужен России, которая, собственно, ресурсами и живет. Для укрепления территориальной целостности страны и устранения сепаратизма необходимо принятие мер, которые можно было бы противопоставить опасным тенденциям XXI века.
Дмитрий Травин
Источник: rosbalt.ru
