Болезнь цивилизации | Информационные технологии. Обзоры устройств, комплектующих

Однажды прочитал утверждение одного автора, что война — это естественное состояние цивилизации. Более того, рассуждая о мире, он свидетельствует о таком состоянии человечества, в котором, в сущности, есть место только войне. Рассматривая войну с точки зрения нравственности, согласиться с этим утверждением автора нельзя.

Эволюция мысли

На всем протяжении истории человечества о войне говорили многие государственные деятели, мыслители, ученые, поэты и писатели.
Чингисхан, например, считал, что «высочайшее счастье — это видеть перед собой бегущего врага, конями топтать его поля, ласкать его женщин…» Подобное восторженное отношение к войне характерно еще для эпохи первобытных людей, когда война ради самой войны становилась смыслом жизни, но с развитием общества человек становился другим.

Было бы странным услышать подобное отношение к войне от военно-политического руководства каких-либо стран в наше время, с маленькой поправкой — если среди них нет «современных дикарей».

По вопросу естественности или искусственности происхождения войны существовали разные точки зрения. Положение естественности войны поддерживали древнегреческий философ Платон («Война есть естественное состояние народов»), римский философ Сенека, воспитатель Нерона («Жизнь — та же война»), английский философ-материалист Гоббс: «Человечество — волчья природа, всегда готовая разорвать друг друга».

Против ее естественности выступали люди, жившие уже в более позднее время, и их взгляды формировались на основе христианской морали.
Гердер, немецкий философ: «Война, насколько она не вынуждена необходимостью защиты, есть явление противочеловеческое». Блунчли, швейцарский юрист-международник, политик: «Обычное состояние человека, мир, а не война». Ренан, французский писатель, историк: «Народ не хочет войны, он хочет внутреннего развития, народного богатства и общественной свободы». Суттнер, доктор богословия, профессор Венского университета: «Такое явление как война не есть явление необходимое, но преступное».

Для XX века характерно высказывание русского философа Франка: «В наше время война стала анахронизмом».

Особого внимания заслуживает оценка русского публициста военного историка А.А. Керсновского, который в своем труде «Философия войны» наиболее основательно поставил приговор естественности войны: «Мир является нормальным состоянием человечества. Мирное состояние в наибольшей степени благоприятствует как его духовному развитию — так и материальному благосостоянию. Война для него — явление того же порядка, как болезнь для человеческого организма.

Война — явление, таким образом, патологическое, нарушающее правильный обмен веществ государственного организма. Организм нации, ведущей войну, во многом можно уподобить человеческому организму в болезненном состоянии. Разница лишь в том, что человеческий организм не волен к заболеванию — тогда как государственный организм наоборот идет на риск «военного заболевания» — сознательно».

К сожалению, до нас не дошли слова простых солдат, особенно вернувшихся с войны инвалидами, но можно быть уверенным, что свое физическое состояние, без какой-нибудь части тела, они никогда не назовут естественным.

Итак, из приведенных ранее мнений известных и авторитетных людей, оставивших след в истории человечества, напрашивается вывод об эволюции общественной мысли в отношении к войне от естественности ее происхождения до признания болезнью причем, вызываемой вполне сознательно государственной политикой, как бы зараженной искусственно выведенным «вирусом войны».

Далеко не безвредное суждение

Называть войну естественным явлением в наше время не так уж и безвредно. Это неизбежно возвращает цивилизацию назад, к временам восторженного отношения к войне, опустошительных нашествий завоевателей и культивации самых низменных и примитивных ее целей. Такой процесс в эволюции приводит к деградации общественно мысли, что только способствует ослаблению государственного организма.

В этом случае под сомнение ставится главный нравственный закон войны превосходства духа над материей, так как грань между войной и другим состоянием человеческого общества — миром стирается, а зло и добро, справедливость и несправедливость уравниваются в правах.

Теряется осознание обществом понятия справедливости войны — тот духовно-нравственный фактор, который вселяет убежденность в правоте своего дела, способствует сплочению народа и мобилизации духовных сил государства.

Тогда война воспринимается вполне адекватно, как болезнь, которую надо лечить, как нежелательное, но вынужденное средство защиты, что дает в итоге мощную мотивацию для достижения победы.

Примером такого отношения к войне является Россия, которая в своей истории развития и роста могущества претерпела множество войн. Русский историк С. М. Соловьев насчитал с 1055 по 1462 годы 245 нашествий, причем 200 было совершено между 1240 и 1462 годом, когда обороняться приходилось почти ежегодно. 305 лет войны провела Россия в период с 1365 по 1893 год.

Возможно, именно поэтому, постоянно защищая свою землю от захватчиков, обостренное чувство справедливости стало национальной чертой русского народа, которое и сегодня позволяет разобраться, на чьей стороне нравственная правда.

Придерживаясь мнения естественности происхождения войны, человечество никогда бы не выработало правовых норм в международных отношениях, основанных на справедливости. В настоящее время в согласии с ними деятельность воюющих государств регламентируется принципами и нормами международного гуманитарного права.

Например, выработан статус военнопленного. Запрещается делать мирное население объектом ударов, использовать голод среди них как средство войны, убивать или ранить сложившего оружие и сдавшегося на милость победителя, использовать некоторые виды запрещенного оружия и многое другое, что должно поставить преграду стихийному распространению насилия.

Кроме того, человечество не пришло бы к пониманию и установлению справедливого мира, который неизбежен после победы. Заключенный мирный договор не должен унижать население побежденной страны, настолько, что вызовет в перспективе появление потенциального и более озлобленного врага, готовящегося к реваншу.

Унижение принес мир после Первой мировой войны Османской империи, которая была разделена между Англией, Францией, Италией и Грецией. В результате незамедлительно последовала война за независимость и образование Турецкой республики.

Но более масштабный пример дает Версальский мир. В соответствии с ним Германия потеряла все свои колонии, часть территории и оказалась в изоляции. Количественный состав вооруженных сил не должен был превышать 100 тысяч. Военно-морской флот почти полностью передавался победителям. Накладывались обязательства по выплате репараций, но самое унизительное то, что о пересмотре навязанных условий речи не шло.

Такой удар не мог не вызвать роста национализма в униженной стране в его крайних проявлениях. Победители, потеряв чувство меры и справедливости, сами заложили в послевоенное мирное сосуществование бомбу замедленного действия. Есть свидетельство, что один из французских офицеров, прочитав этот мирный договор, сказал: «Это не мир. Это перемирие на 20 лет». Так оно и стало.

Совсем по-другому отнеслась Россия и союзники к Франции после войны с Наполеоном. Парижский мирный договор 1914 года предусматривал даже возвращение Франции части колоний, потерянных в результате наполеоновских войн, обязательств по контрибуции не накладывалось.
Практика войн показывает, что международные правила нарушаются, но сама постановка вопроса останавливает от чрезмерной жестокости и не дает очередному завоевателю забывать, что может быть новый Нюрнберг, где премии мира или другие титулы и звания не станут оправдательными при вынесении приговора.

Обманчивое миролюбие завоевателя

По мнению теоретика войны Клаузевица, завоеватель всегда миролюбив. Из него следует, что «слабые и обреченные на оборону», готовясь к войне с потенциальным завоевателем, сами являются виновниками войн. Им бы сдаться на милость победителя, принять все его условия, а они еще вооружаются, для того чтобы отстаивать свои национальные интересы и выполнять союзнические обязательства.

Если судить даже только по этому мнению, то не зря А.А. Керсновский назвал его «Величайший варвар XIX столетия».

В истории завоевательной политики мы видим, что так называемое миролюбие — это не более чем маска, за которой скрывается притворство и обман. Причина этого проста, она находится в желании представить дело так, чтобы общественное мнение внутри страны-агрессора и за рубежом было уверено в справедливости начатой им войны.

С одной стороны, это свидетельствует о том, что захватчик все-таки понимает — этим важным нравственным фактором войны пренебрегать нельзя. С другой — для убеждения в своем, якобы правом деле, надо перехватить инициативу и первым выдвинуть самый главный аргумент — заявить о своем миролюбии.

«Я раздавлю Россию», — самоуверенно заявлял император Наполеон перед войной 1812 года, о миролюбии которого неустанно твердил французский посол, следуя его указаниям врать до последней минуты, в то время как войска стягивались к русской границе. О себе он говорил как о защитнике цивилизованной Европы, а в обозе до Москвы вез два своих скульптурных изображения со свитком законов в руке, в тоге и лавровом венке изображавших императора цезарем Августом XIX века.

Наверное, очень хотелось ему остаться в истории справедливым правителем, но разыгрывать миролюбие и быть миротворцем — это далеко не одно и то же. Его грандиозные планы не ограничивались только захватом Европы и России и шли дальше к Индии и мировому господству. Только Россия смогла остановить его нашествие.

Не менее яркий пример воспевания миролюбия завоевателя — Первая мировая война. 4 октября 1914 года большая группа известных представителей немецкой науки, культуры и искусства в обращении «К культурному миру» выступили в защиту, по их мнению, правого дела Германии. Высокомерно называя свой голос вестником истины, ученые пытались убедить мировую общественность в том, что Вильгельм II — «блюститель всеобщего мира», и Германия не виновна в развязывании войны.

Однако еще довоенная политика германского империализма свидетельствовала о планах завоевания мирового господства. Именно тогда в головах пангерманских деятелей рождались мысли о превосходстве немецкой нации над другими народами, и это проскальзывает даже в обращении деятелей культуры, которые в благородном патриотическом порыве перешли грань допустимого и стали на сторону шовинизма и расизма в попытке обосновать для своего народа справедливость войны.

Никто не может отнять право у граждан Германии говорить о личном миролюбии своего императора, но только два факта свидетельствуют о другом.

Германия могла, но не захотела предотвратить войну между Австрией и Сербией. Император слал в Петербург телеграммы, в которых информировал о примирительных действиях, а своему послу в Австрии ставил задачи, свидетельствующие о поддержке их решительных намерений. К тому же вряд ли начальник Генерального штаба Мольтке мог потребовать без разрешения Вильгельма II от генерала Конрада общей мобилизации австро-венгерской армии.

Второй факт относится еще к более раннему времени, когда в 1898 году произошла война между США и Испанией. Возможно еще тогда, почувствовав опасность от молодого растущего государства и учитывая рост расходов на вооружения в Европе, Николай II выступил с предложением ограничения роста вооружений, ведущего к мировой войне с катастрофическими последствиями. Нота была опубликована 16 августа этого года и распространена по всему миру. В частности, в ней говорилось о необходимости: «Положить предел непрерывным вооружениям и изыскать средства предупредить угрожающие всему миру несчастия — таков высший долг для всех государств».

Вильгельм II не поддержал этой по настоящему мирной инициативы и дал отрицательный ответ. Германский империализм диктовал ему долг государства, выполнение которого для него закончилось полным крахом.

Война — дело не дешевое

Наряду с мечтами о мировом господстве причиной войны является получаемая от нее прибыль. В работе «Первое мая и война» (ПСС, издание 5, т. 26) В.И. Ленин обозначил тезис, состоящий из вопроса и ответа: «Война — «ужасная» вещь? Да. Но она ужасно прибыльная вещь». Похоже, в нем больше одобрения, нежели констатации, но факт остается фактом.

Во времена Наполеона убийство одного солдата стоило 2000 долларов, в конце Первой мировой войны — 17000, во время Второй мировой войны 40000, а во Вьетнамской войне — уже 200000! Позднее, по мере совершенствования вооружений, интерес крупного капитала возрастает еще больше, а его влияние на мировую политику известно с давних пор.

Поэтому известное утверждение Клаузевица «Война есть не что иное, как продолжение политики с привлечением иных средств» с политической и экономической точки зрении также свидетельствует об искусственности происхождения заболевания войной.

Виктор Ясинский

Источник: topwar.ru


Читайте также:

Добавить комментарий